Костанайский пушкинист Г.С. Мануйлов

Геннадий Степанович Мануйлов

Известный костанайский поэт, публицист. Родился 25 августа 1943 года в Кустанае. Его деятельность как пушкиниста-исследователя была известна далеко за пределами Казахстана. Г.С. Мануйлов организатор музея А. С. Пушкина в Костанае. По его приглашению дважды нашу область посещал правнук Поэта Г.Г. Пушкин. Произведения публиковались во всесоюзных и республиканских литературных журналах. Автор сборника стихов «Неширокая протока». Безвременно ушёл из жизни в сентябре 1996 года.

Ниже приводится отрывок из воспоминаний о Г.С. Мануйлове из книги костанайского поэта и писателя Владимира Лоскутникова «Кустанай (около) литературный»:

«Сам Геннадий Степанович Мануйлов был во многом личностью не ординарной. Он был фанатичным пушкинистом. Он не только мог наизусть прочесть «Евгения Онегина», он всю жизнь собирал все, что было связано с именем Пушкина. Не раз он ездил по пушкинским местам и был на равной ноге с выдающимися пушкинистами Советского Союза. Только благодаря его самоотверженным усилиям в нашем городе появилось то, что мы называем Пушкинским музеем. В этом музее выставлена лишь малая часть того, что Мануйлову удалось собрать. Впервые экспозиция появилась в выставочном зале летом 1979 года. Помогали и Коштенко, и Пирязев, и другие, чьи имена я, к сожалению, запамятовал. Довольный приличный по размерам зал был занят экспозицией полностью. То, что можно увидеть сейчас, пожалуй, чуть ли не десятая часть прежней экспозиции. Насколько много Мануйлов значил среди пушкинистов, говорит и тот факт, что по его личному приглашению в Кустанай приезжал Григорий Григорьевич Пушкин, правнук поэта. Пушкин приехал не к филологам в пединститут, а лично к простому рабочему из обычной геологической партии. Только благодаря Геннадию мне посчастливилось выпить с Пушкиным сто грамм.

<…>

Пушкинская экспозиция в выставочном зале имела успех».

Стихи Г.С. Мануйлова об А.С. Пушкине:

В кругу лицейского союза

Он целый день рассеян, возбуждён,
Дерзит друзьям и невпопад хохочет.
Чего он добивается, что хочет,
Что с ним стряслось? Неужто он влюблён?

А ночью, когда улицы тихи
И Царское в объятиях Морфея,
В четырнадцатой комнате Лицея
Горит свеча и слышатся стихи.

Он пишет ей, которая с ума
Свела весь курс, – Бакунина сестрица.
«Ах, Катенька, в тебя ли не влюбиться,
Когда любови жаждешь ты сама!»

А он поэт. Сам Бог ему велел
В прелестных дев без памяти влюбляться,
Им посвящать стихи и восторгаться – 
Удел поэта. Сладостный удел.

Но, как назло, не ладится строка.
Он рвёт бумагу, комкает, и снова
Обдумывает найденное слово,
Рисует профиль в уголке листка.

А за стеною тонкой спит давно
Первейший друг, забав весёлых спутник,
Ещё не государственный преступник,
А лицеист по прозвищу Жанно.

…Закончен стих, и Пушкин в коридор
Выходит, и по лестнице на выход
Крадётся кошкой, сдерживая выдох,
Чтоб не заметил строгий гувернёр.

А ночь стоит прохладна и свежа,
Плывёт луна меж туч неторопливо,
И дует ветер с Финского залива,
И он влюблён, и жизнь так хороша…

* * *
Курчавый отрок, словно ветер,
Неугомонен, резв и мил…
Ещё Державин не заметил,
Портрет Жуковский не дарил.

В кругу лицейского союза
Ещё не первый по уму,
Ещё божественная Муза
Приходит изредка к нему.

Ещё свободой не рискует
За вольнодумство, и пока
Тела казнённых не рисует
Он на полях черновика.

Ещё не в ссылке, не в опале,
И не «Онегина» творец.
Ещё на свете нет Натальи,
И Николай – совсем юнец.

Ещё не раб, не камер-юнкер
В надменной свите при дворце.
Пока ещё мальчишка юркий
С туманным мненьем о царе.

И не стоит он чуть сутуля
Под дулом плечи средь снегов…
Всё впереди ещё. Но пуля
Уже отлита для него.

Ночь в Михайловском

На Михайловские рощи 
Опустилась тишина…
Тускло светит месяц тощий,
Сороть в сон погружена.

Снова к Липовой аллее
Путь-дорожка привела,
Где когда-то, вся алея,
Анна Керн с поэтом шла.

Ни огня, ни дуновенья.
Липы старые тихи.
И про чудное мгновенье 
Вспоминаются стихи.

На скамейке до рассвета
Просижу, смежив глаза,
Чтоб услышать рядом где-то
Их шаги и голоса…

* * *
На Чёрной речке вечная зима.
В любое время года – непогода,
В которой боль великая народа
И русская история сама.

Что май бурлит – не верь своим глазам.
То вьюги свист. Здесь даже знойным летом
Ты рядом с окровавленным поэтом
Идёшь по снегу вязкому к саням.

Здесь даже в светлый полдень – полутьма,
И облака нахмуренные низко
Проносятся, касаясь обелиска…
Цветы живые… Вечная зима.

Пушкин в Михайловском

Любитель острых ощущений,

Поклонник муз и красоты,

В краю великих вдохновений

Он был с природою на «ты».

Во время длительных прогулок

Мечтал, грустил, слагал стихи,

В лесах, где воздух свеж и гулок,

В полях, где сумерки тихи.

А в рощах слушал сказы елей...

И становилось веселей

От звонкой птичьей канители

И шумной музыки шмелей.

Он был изгнанником, изгоем

И говорил, что счастья нет,

Что рад Михайловским покоям

И что деревня – кабинет...

До снега в Сороти купался

И гнал коня во весь опор.

Тригорским дубом восхищался,

Который жив до наших пор.

Не снобам выспренным в угоду,

А для России, для страны

Воспел он русскую природу,

И ель-шатер, и три сосны.

Любил закаты и рассветы

И дождь любил в туманной мгле.

Он знал: дожди, как и поэты,

Живут не долго на земле.

Ода гусиному перу

Попробуйте писать пером гусиным,

Как в прошлые века писали люди.

Хотя бы из простого интереса

Затеплите веселую свечу.

Представьте, что вы Пимен-летописец

Или монах безвестный, но ученый,

Который в келье, при лучине тусклой

Склонился над пергаментным листом.

Я пробовал. И лезвиями бритвы

Подтачивал подобранные перья –

Каракули плясали на бумаге,

И трудно было буквы разобрать.

Местами от пера рвалась бумага,

А кляксы расползались и жирели,

Я злился на перо, но подсознаньем

Я понимал: перо здесь ни при чем,

Тут нужен опыт, время и терпенье,

Как в каждом незнакомом начинанье.

Я брал очередной листок бумаги

И вновь скрипел зубами и пером.

Конечно же, перо – не авторучка,

Но тем пером написаны шедевры.

Творцы их повсеградно всем известны:

Шекспир и Гете, Пушкин и Абай.

И пусть вам не покажется банальным

Мое, в начальной строчке, предложенье.

Да славьтесь же, веков минувших гуси!

Виват тебе, гусиное перо!

***

О, как легко порой любовь мы губим!

Беспечно рвем связующую нить.

Не потому, что женщину не любим,

А не умеем женщину любить.

Да будь во лбу семь пядей от рожденья,

Но без любви – творцом бы ты не стал.

И Пушкин стих про чудное мгновенье,

Когда бы не любил – не написал.

Сгубившему любовь свою, мне мнится,

Что нам, мужчинам, всем до одного,

Любить любимых надобно учиться

У Пушкина. И только у него.

Бессмертье

Он смерти ждал. Кружилась голова.

Пора с семьей, с друзьями попрощаться.

Припомнились поспешные слова:

«Когда поправлюсь – снова будем драться!

Жаль не могу. Аренд приговорил,

И царь просил покинуть мир навечно

По-христиански. Кабы Пущин был,

То помирать намного было б легче».

Данзас молчал. Морошку принесли.

В дверях застыла бледная, как вата,

Любимая мадонна – Натали,

Которая ни в чем не виновата.

Ах, как она блистала на балах!

Как извелась в рыданиях и стонах!

И слезы навернулись на глазах,

Когда детей вносили полусонных.

Тоска. Теснит дыхание. Туман.

И ничего нельзя уже поправить.

«Возьми, Жуковский, перстень-талисман,

Сними с руки – мне тяжело – на память».

А Петербург бурлил. На Мойке лед

Звенел. Толпа гудела и качалась.

Валил проститься с Пушкиным народ.
Кончалась жизнь. Бессмертье начиналось.

О Геннадии Мануйлове

Его стихи беспощадно разбросаны по различным периодическим изданиям. Максимально собрать их под одну обложку – задача весьма непростая. Но осталось целое и нерушимое: музей А.С. Пушкина, который он организовал, не уповая ни на чью помощь, по крупицам собирая экспонаты, покупая за свой счёт, привозя их из поездок по пушкинским местам, ища дарителей в среде людей занимающихся пушкинистикой.

Благодаря Геннадию Степановичу в Костанай два раза приезжал правнук Пушкина Григорий Григорьевич. Да и библиотека, где находится музей гения русской поэзии, носит имя Пушкина. Видимо, тоже исходя из этого.

Человек он был мобильный, коммуникабельный, открытый. Со своеобразным чувством юмора. А уж как любил делать сюрпризы и подарки! В начале семидесятых руководил секцией поэзии, в которую в то время входила целая плеяда одарённых авторов: Иван Данилов, Анатолий Коштенко, Виктор Пирязев, Евгений Букин и др. Сколько мероприятий, встреч с любителями литературы, школьниками, студентами было организовано им в то время!.. А то, что через некоторое время полномочия были сданы, как он позже мне говорил, на это было много причин, как объективных, так и вынужденных. Но зато пошла активная работа над созданием музея Пушкина…

Моё знакомство с Геннадием Степановичем состоялось в 1987 году.

Позвонил Иван Данилов, и загадочно объявил, мол, с поля приехал один геолог, который лучше всех в городе пишет стихи. Я, естественно, был заинтригован. Оказалось, что дом, где живёт этот «небожитель» находится как раз напротив моего, и мне ничего не стоило подойти. Первое впечатление было, действительно, сногсшибательное. Бородатый человек в выгоревшей геологической штормовке, сидел за фортепьяно, и с удовольствием наигрывал «На сопках Манчжурии»… Затем читали стихи. Много стихов; читали все: и я, и Данилов, и Геннадий Степанович, причём, – новые, написанные в поле. Расходились, чуть ли не под утро. Впереди ждал рабочий день.

Потом пошли «последние пятницы каждого месяца», когда открывала для нас двери секция поэзии, – как мы шутили, – липобъединения им. Майлина. Один раз в месяц – это – ничего, поэтому нас меньше всего интересовал разбор наших произведений руководителем, главнее было пообщаться друг с другом, поделиться текущими делами и не только литературными. Вообще, роль объединения им. Майлина в становлении кого-то из местных литераторов тогда была весьма и весьма мизерна. Никаких гарантий, что ты будешь публиковаться, тем паче издавать книги оно не давало. Поэтому смотрели мы на это дело иронически, иногда и гомерически. Другой коленкор, когда собирались на квартире Мануйлова! Вот там были читки и разборы стихов! «Докапывались» чуть ли не до какого-то не там поставленного предлога, до расстановки слов в строках, рифм. Учителя были весьма жёсткие, особенно, Иван Данилов. Геннадий Степанович был помягче, поснисходительней, но иногда мог взбрыкнуть так, что все отговорки были тщетны…

Публиковался он, не смотря на общий голод в этом отношении, всё-таки лучше, чем кто-то из нашей литературной братии. Находил какие-то лазейки. Возможно, помогало огромное личное обаяние. По крайней мере, у В.Р. Гундарева, в его «Ниве», автором он был постоянным.

И ещё Геннадий Степанович болел. Язва. Она изводила его на нет. Все средства помогали лишь на короткое время. Надо было ложиться под нож хирурга. Он собирался, собирался… Потом пошла перестройка, подобная операция стала стоить больше, чем он зарабатывал…

Смерть близкого человека всегда страшна своей неожиданной правдой. Мы, его друзья, шли за гробом, и казалось, что над нами нет ни солнца, ни неба. Брешь, появившаяся в наших рядах, была зловещей и невосполнимой. Шёл октябрь 1996 г.

…А всё-таки мечта Мануйлова сбылась. Недавно в сквере на улице Байтурсынова поставили памятник Пушкину.

Владимир Растёгин

Костанайский поэт Владимир Растёгин о Г.С. Мануйлове:

Костанайский поэт Иван Данилов читает стихотворение, посвящённое Г.С. Мануйлову: